То что было:
Смерть Муфасы — ужасная трагедия. Но потерять Симбу, который едва начал свой путь… Для меня это тяжелая личная утрата. И потому с тяжелым сердцем я восхожу на трон. Но мы восстанем из пепла этой трагедии, чтобы встретить рассвет новой эры, в которой лев и гиена плечом к плечу войдут в великое, славное будущее.

ЭЛЕГИЯ ТАКИ
Прошло три месяца. Симба вырос из малыша, спавшего все дни напролет, в веселого безудержного львенка. Временами он мог вывести из себя даже дерево, но у Симбы было доброе сердце, и его обаяние не призывало к любви — оно попросту требовало ее. Нала тоже была очарована и всюду бегала за ним, как щенок.
Но внезапно, как гром среди ясного неба, прибежал Шрам с обезумевшими глазами, чтобы известить об ужасных событиях в ущелье. Симба был в беде.
Мягко сказано! Така, чуть не плача, описывал маленькое растоптанное тельце, лежа-щее в пыли. Эти глаза, полные невинности и любви ко всем созданиям Айхею, безжизненно смотрящие в небо с навеки застывшим в них ужасом! Така так правдоподобно изображал искреннюю скорбь, что никто и не заподозрил его в злом умысле против прелестного ребенка своего брата. Симбу часто видели спавшим под бдительным присмотром дяди. В такие моменты даже наиболее скептически настроенные львицы смотрели на Таку с теплотой.
Нала, рыдая, жалась к Сарафине. Сараби пыталась заглянуть на минуту вперед, или хотя бы на секунду, но не видела будущего, даже следующего обеда. Она хотела свернуться в клубок, заснуть, и больше никогда не просыпаться. Но в реальной жизни все было куда сложнее, чем в желаниях.
Рафики прибежал к Скале Прайда. Увидев гиен, он не знал, что думать. Входя в пе-щеру, он спросил:
— Муфаса, я слышал плач. Кто умер? Старая Малоки?
— Нет. Не старая Малоки.
— Така? — Рафики огляделся вокруг. — Где твой брат?
— Мой брат погиб. Симба тоже. Бегущие антилопы затоптали их в ущелье.
— О боги! — от потрясения у Рафики подкосились колени. — Айхею, лучше бы я не дожил до сегодняшнего дня! — старый мандрил, спотыкаясь, вышел из пещеры. Он увидел Сараби со склоненной головой и опущенными ушами. — Сэсси, это правда? Скажи, что это не правда!
Она повернулась к нему, ее челюсть дрожала.
— Рафики, как хорошо, что ты пришел.
Он рухнул на колени, обнял ее за шею и заплакал, уткнувшись в ее плечо.
— Моя милая маленькая девочка. О, мое сердце разбито — оно разбито, хотя я еще жив!
Сараби наклонилась и коснулась языком его щеки.
— Ты обезьяна, но ты также и лев. Молись за меня, старый друг. Солнце восходит и заходит, но мое сердце лежит в каньоне. Я хотела бы оказаться там и встретить Айхею вме-сте с ними.
— Ты нужна здесь, поэтому ты осталась. Я не понимаю, я лишь признаю то, что вижу.
— Молись за меня.
— Конечно, Сэсси, — он поцеловал ее. — И утром, и вечером и ночью, — он положил руку ей на лоб. — О боги, пусть ваши сердца оттают. Будьте милосерды к ней в час утраты. Заключите ее в объятья любви и напоите кровью милосердия…
— Рафики, — сказала гиена. — Король хочет поговорить с тобой. Прямо сейчас.
Мандрил в изумлении поднял глаза. Он пытался взять себя в руки.
— Ты сказала «король»?
Он поднял посох и попытался стать прямо насколько мог, но это далось ему труднее, чем обычно. Его препроводили в пещеру, которая теперь принадлежала Шраму. Рафики предстал перед Такой и его охраной.
— Печальна обязанность, что я прошу тебя исполнить, — сказал Така. — Однажды ты сказал, что мой путь будет долог и тяжел. Теперь я король, но я не рад этому. Это обязан-ность, которую я должен исполнить, и я ищу божественного наставления, чтобы выполнять свою работу мудро и справедливо. Дай мне свое благословение.
Рафики подошел к Таке. Конечно же, он не знал, что на его лапах была кровь собст-венного брата, но посмотрев Таке в глаза, то не увидел в них печали. Они триумфально горели, и Рафики стало не по себе.
— Благословляю тебя. Пусть воздадут тебе боги по делам твоим. Пусть будет в душе твоей покой, насколько ты его заслужил. Пусть проявят к тебе милосердие в той же мере, в коей ты проявлял его, не больше и не меньше.
— Я приму это за комплимент, — сказал Така, нежно потрепав Рафики за щеку, а за-тем ударил его так, что тот отлетел к стене. — Ты изворотливая маленькая обезьяна. Это твои слова привели нас к этому. Я ненавижу тебя. Мне противно смотреть на твою разно-цветную рожу, — Така кивнул, и две гиены из охраны встали по обеим сторонам от Рафики. — Ты корбан. До конца своих дней ты не будешь отходить от своего дерева дальше, чем на двести шагов, кроме как для того, чтобы под присмотром гиен сходить к водопою, и то, только когда меня там нет. Ты распрощаешься с жизнью, если мы встретимся снова, будь уверен. Крулл, проследи за ним.
Така швырнул Рафики посох. Мандрил поднял его и встал. Покидая Скалу Прайда те-перь, похоже, в последний раз, он долго не отрывал взгляда от Сараби.
— Может быть, ты тоже помолишься за меня?
Львицы провожали его взглядом. После всех ударов судьбы его уход был особенно болезненен. Только Эланна, которая не видела в Таке зла, подумала, что для заточения Рафи-ки есть веские причины. Она кротко вошла в пещеру, легла на спину и протянула лапу к Та-ке.
— Я касаюсь твоей гривы.
— Я чувствую. Встань, дорогая.
— Ты дорог мне, даже когда твое сердце разбито.
— И ты пришла утешить меня? — Така был глубоко тронут. Он увидел в ее доверчи-вых глазах любовь, которую Сараби некогда зажгла в его сердце. Рискуя всем, он протянул лапу и коснулся плеча Эланны. Она громко замурлыкала. — Этой ночью мой брат лежит мертвым рядом со своим сыном. Наша первая ночь любви должна оставить только приятные воспоминания. Возвращайся через три дня, и я дам тебе клятву верности.
— Инкоси ака Инкоси, — сказала она, — Великий Король. — Затем прошептала: — Любимый.
Исходящие от львицы, эти слова были прекрасны словно луч света. Окружающие его гиены были полны лести и манерности. В них не было ничего, кроме страха и амбиций. Даже искренне признательные лишь изредка могли обронить небольшой комплимент. Только одну гиену он действительно любил, но этой любви было достаточно, чтобы выносить остальных.
Чрезмерно старательные охранники не слишком вежливо впихнули Рафики в дупло дерева, служившего ему домом, и предупредили, что его жизнь висит на волоске. Он был слишком опечален, чтобы бояться смерти, но цеплялся за жизнь благодаря духовной силе, которую Айхею вдохнул в его праотцов.
Рафики посмотрел на рисунок Симбы.
— Бедный, невинный малыш. Теперь он погиб из-за меня. — Рафики уныло провел рукой по рисунку, смазав отметку миропомазания. — Так или иначе, я остановлю это зло. Клянусь, я буду стараться, пока смерть не остановит меня.

Рафики страдал от заключения. Его дом, всегда казавшийся таким просторным, теперь был камерой, едва не вызывающей клаустрофобию. Он по-прежнему мог лечить раны и болезни под пристальным надзором охраны. Она не пропускала никаких гостей.
Прошло не так много времени, и на Землях Прайда началась эпидемия травм, и болез-ней. Охранники подозревали, что многие приходящие были доброжелателями, но не могли определить, кто именно. Впрочем, его иссякающие запасы трав обещали в скором времени решить эту проблему: ему не позволялось собирать растения за пределами отведенной ему территории.
Рафики пришел в отчаяние. Если Айхею не укажет ему путь, то вскоре он может ли-шиться возможности лечить и станет бесполезной реликвией, сохранившейся со старых доб-рых дней. Он взял немного охры из драгоценных остатков и нарисовал глаз Айхею на стене своего полого дерева.
— Господи, спаси и сохрани. Я знаю, что когда будет на то твоя воля, я найду реше-ние.
Только он закончил молитву, как произошло нечто, изменившее его взгляд на буду-щее. Крулл, главный из гиен-охранников, пришел с просьбой вылечить его слезящийся глаз.
— Если ты такой добрый, как про тебя рассказывают, то ведь неважно, что я гиена.
— Не знаю насчет доброты, — сказал Рафики, — но неважно, кто ты, раз ты страда-ешь.
— Почему Шрам так ненавидит тебя?
— Он тебе не сказал?
— Допустим, что не сказал. Что скажешь мне ты?
— Я скажу тебе, что есть и моя вина. Я играл с силами, которые не полностью пони-мал, и позволил возникнуть проклятию, которое снедает его.
— Ха! Какой честный, а! Полуправда как полтуши — ее можно утащить вдвое даль-ше. Расскажи мне об этом проклятье — я хочу понять его суть.
— Сами слова — корбан. Сказанные громко, они разъедят твои кости, но я могу на-шептать их.
Зайдя сзади, Рафики наклонился к его уху:
— Я делаю то, — прошептал он, — что должен делать. — Рафики быстро схватил пе-реднюю лапу Крулла и зажал один из нервов. Другой рукой он зажал ему пасть, не давая за-кричать от боли. Гиена боролась и скулила, но Рафики держал крепко. У челюстей, которые закрывались с огромной силой, были слабые мышцы, чтобы их открыть, и Крулл мог лишь приглушенно стонать. — Слушай меня, и слушай внимательно. Первое, что я хочу услы-шать, когда я отпущу твою пасть, — «Я клянусь своим богом, что буду тебе преданным слу-гой». Согласен?
Гиена опять дернулась, но жалобно застонала, когда Рафики усилил захват.
— Я ненавижу насилие. Я ненавижу причинять боль, но клянусь богом, я могу убить тебя, и убью, если ты откажешься.
Гиена немного расслабилась и снова издала стон. Рафики отпустил его пасть.
— Клянусь Айхею, что я буду тебе преданным слугой.
— Ты не веришь в Айхею. Поклянись Ро’каш.
— Клянусь Ро’каш! Ради бога, отпусти меня!
Рафики отпустил его и потер больное место на плече гиены.
— Время от времени мне нужно сопровождение. Я не собираюсь сидеть взаперти на этом дереве, как дятел, до конца своих дней. Мне нужны травы, и мне нужны средства к су-ществованию. Я должен достать альбы, чтобы лечить раненых. Если ты будешь хорошо об-ходиться со мной, то поблагодаришь Ро’каш за тот день, когда встретил меня. Я не злой. Я ничего не сделаю тебе во вред, — он взял мазь. — Теперь насчет глаза. Старый Рафики вы-лечит тебя в два счета, как и обещал.
Така не пользовался уважением как правитель. Его плохая репутация была обуслов-лена не только приходом гиен, хотя их везде презирали. Шаткость его положения была пора-зительной, и он боролся с угрозами — и настоящими, и вымышленными — всеми силами. И, несмотря на все это, Така хотел, чтобы его любили. Иногда он нашептывал львицам нежности, ожидая лишь дружелюбного ответа, но получал в ответ грубость, или на него просто не обращали внимание. В такие моменты он был наиболее опасен: иногда разочарование и обида мгновенно приводили его в ярость. Вскоре львицы поняли, что его можно успокоить элементарной вежливостью, и начали отвечать на его приветствия и соглашаться, что погода сегодня действительно хорошая. Но глубокое презрение проскальзывало в их голосах, и, в конце концов, он бросил попытки заговорить с ними: это было лучше, чем злиться от их неискренности.
Когда исполнился год с начала правления Таки на Землях Прайда, с востока пришла львица по имени Кейко, ищущая пристанище для себя и своего еще не рожденного львенка. Така увидел в ней ту, чье мнение о нем еще не испорчено, и почувствовал, что другие льви-цы проявляли к ней симпатию. После недолгих размышлений, он разрешил ей остаться, хотя сделал это скорее напоказ.
Кейко была благодарна. Она ходила на охоту вместе с Узури, несмотря на свое далеко не идеальное состояние и большой срок беременности.
Однажды ночью, когда они охотились на антилоп гну, Кейко упала от боли. Две львицы остались с ней, остальные продолжили охоту.
Как и большинство львиц некоролевской крови, Кейко молилась о девочке. Нет раз-ницы между материнской любовью к сыну или дочери, однако дочь не становилась львом, и могла быть утешением матери в старости. Поэтому Кейко была и рада, и опечалена одновре-менно, когда Иша вылизала малыша и сказала:
— Мать, посмотри на своего сына.
Он был маленьким и мокрым, и его нос был придавленным вовнутрь, что львам не нравилось, а львицы просто обожали.
— Сюда, сынок.
Она взяла крошечного малыша и положила его рядом с собой; здесь, под звездным небом, он впервые попробовал материнского молока.
Подошла Иша и лизнула малыша.
— Разве он не прелесть! Как ты назовешь его?
— Он будет Мабату, как и его отец.
Только это из ее прошлого не было скрыто за стеной молчания.
Глава 24. Юный Мабату
Така заметил, что мог разговаривать с Кейко, не опасаясь нарваться на грубость, хотя она и не была чересчур дружелюбна с ним. Так или иначе, Кейко говорила, что думала, и услышать от нее пару слов было одним из величайших удовольствий для Таки.
Когда Мабату впервые открыл глаза, первое, что он увидел, была его мать. Второе —ликующая улыбка Таки, любующегося им:
— Посмотрите на него! Он уже открыл глазки!
Все время, пока Мабату питался молоком, Така оставлял Кейко отборные куски до-бычи. Позднее он постоянно приносил Мабату лакомые кусочки. Баба, как его часто называ-ли, считал Таку больше чем дядей, для него он был как отец. Таку редко награждали любо-вью, и он жаждал получать ее от тех, кто мог ее дать. Конечно, если это было ему на лапу, он мог по-своему проявить нежность, когда хотел этого. Это покровительство пугало других львиц, которые знали, что сила его любви могла сравниться только с силой его ненависти. Тех, кто отверг его любовь, вполне могло однажды не стать.
И все же его забота о Мабату, это небольшое проявление порядочности, вызывала уважение других львиц. Они даже начали говорить с ним, когда он проходил мимо. Така был настолько удивлен, что кто-то спрашивает его «не правда ли, чудесная погода» что по-началу принимал это за шутку. Но мало-помалу львицы говорили с ним все более искренне. Если бы не гиены, он мог бы даже завести друзей.
Когда Мабату исполнилось три луны, прошли сильные дожди. О них еще долго будут вспоминать, потому что они были последними перед засухой.
Солнцу не потребовалось много времени, чтобы иссушить землю и траву. Засушли-вые периоды не были редкостью в саванне, их следовало ожидать. Первую неделю никто не беспокоился. Еще через неделю некоторые львицы упоминали это перед охотой. Но после четырех недель без дождя охота превратилась в мучение. Маленькому Бабе исполнилось уже четыре луны, и его аппетит рос вместе с ним. Его «дяде» приходилось стараться, чтобы про-кормить львенка. Однажды, когда дела были совсем плохи, Така принес ему пару больших рыб; они остались на отмели в пруду, бывшем когда-то частью реки. Когда Мабату начал воротить от них нос, Така сделал вид, что обиделся.
— Но я поймал их специально для тебя.
Баба попробовал одну из рыб, ему понравилось, и он с жадностью доел ее. Он уже со-бирался приняться за вторую, но посмотрел на Таку:
— А что ты будешь есть?
— Найду что-нибудь.
— Вот. — Мабату подвинул рыбу Таке. — Съешь вот эту.
Така посмотрел Мабату в глаза. Что-то в них напомнило ему о маленьком Симбе. На какой-то момент он ощутил если не раскаяние, то, по крайней мере, сожаление.
— Какой ты добрый, — сказал он, прижавшись к львенку. — Я люблю тебя, Баба.
— Я тоже тебя люблю.
Между Мабату и Симбой не было большой разницы. Симба тоже время от времени говорил своему дяде: «Я люблю тебя». Тогда в душе Така поклялся, что только те, кто знает зло, которое они причинили, должны умереть. Он считал, что спас Бабу, и этим смыл вину за убийство Симбы (конечно же, он был уверен, что львенок был мертв). Хотя Така сомневался в Ро’каш и отвернулся от Айхею, он по-прежнему страдал от суеверного страха перед тем, что будет с ним после того, он сделает свой последний вдох. Баба будет его искуплением. Баба должен жить.